В коммунарке какое будет метро: 7 станций Коммунарской линии метро от Коммунарки до Улицы Новаторов: объявлен срок запуска

По техническим причинам до «Коммунарки» курсирует лишь каждый четвёртый поезд Сокольнической линии. Все остальные составы следуют до станции «Саларьево».

Проектное название (до октября 2018 года) — «Столбово».

Колонная трёхпролётная станция мелкого заложения с островной платформой шириной 14 м. Имеет два вестибюля, их наземные павильоны облицованы серым и коричневым гранитом, а боковые стены выполнены из стекла. Выходы со станции ведут на территорию ТПУ «Коммунарка» и к перехватывающей парковке. При вводе станции в эксплуатацию для пассажиров был открыт лишь южный вестибюль, поскольку оба выхода из северного вестибюля были построены на разделительной полосе трассы Солнцево – Бутово – Варшавское шоссе, где нет никаких значимых объектов, остановок общественного транспорта и пешеходных переходов на обе стороны трассы, позволяющих безопасно попасть на этот участок земли. Именно поэтому эксплуатация северного вестибюля в настоящий момент является нецелесообразной.
Северный вестибюль будет открыт после завершения строительства транспортно-пересадочного узла «Коммунарка» и пересадочной станции Троицкой линии метрополитена (ориентировочно в 2023 году).

На момент ввода в эксплуатацию вокруг станции практически отсутствовала многоэтажная застройка: ближайшие многоквартирные дома находились в 440–500 м от станции на ул. Сосенский Стан и Василия Ощепкова. В непосредственной близости располагались лишь частные дома деревни Столбово и малоэтажные дома пос. Коммунарка.

По первоначальному проекту планировалось строительство наземной крытой станции, однако позже станция «Коммунарка», как и соседняя «Ольховая», была перепроектирована на подземную. В декабре 2017 года дизайн станции был утверждён ООО «Москомархитектура», Основной декоративный элемент станции — светильник-решётка в центральном пролёте на всём протяжении платформы и кассового зала вестибюлей. Колонны станции отделаны белым мрамором, а путевые станы — красными прямоугольными панелями.

Впервые планы продления Сокольнической линии в Коммунарку появились летом 2014 года, когда 26 июня было выдано распоряжение на составление проекта планировки продления линии на две станции от «Саларьево» в районы перспективной застройки. К лету 2015 года было спроектировано продление уже на 5 станций: до станции «Сосенки» с пересадкой на линию в Коммунарку. В начале 2016 года планы по продлению Сокольнической линии в Коммунарку претерпели изменения: количество станций на новом участке вновь было увеличено до пяти (в июле пятая станция была вычеркнута), но теперь уже сама линия трассировалась вдоль строящейся автомагистрали Солнцево – Бутово – Варшавское шоссе до конечной станции «Коммунарка».

Проект планировки станции был утверждён в июле 2017 года, строительные работы начались в сентябре 2017 года. 16 марта 2018 года на сайте госзакупок задним числом стартовал конкурс на выполнение подрядных работ по строительству участка «Саларьево» – «Коммунарка». Согласно условиям этого конкурса, строительные работы должны были быть завершены в октябре 2019 года, однако позднее сроки открытия участка были сдвинуты на начало 2019 года. Строительство станции велось компанией ПАО «Мостотрест». Технический пуск станции в составе участка «Саларьево» – «Коммунарка» состоялся 14 января 2019 года.

Станция расположена в поселении Сосенское (НАО) возле посёлка Коммунарка, по которому и получила своё название. Интересно, что «Коммунарка» — первая с 1995 года станция, в названии которой содержится явная отсылка к советскому прошлому нашей страны и идеологии советского времени. Знаменитый животноводческий совхоз «Коммунарка» получил своё название в 1925 году по инициативе Феликса Эдмундовича Дзержинского в честь Коммунаров — участников Парижской коммуны, революционного правительства Парижа во время событий 1871 года, считающегося первой в истории попыткой построения диктатуры пролетариата. Позднее название «Коммунарка» закрепилось за посёлком при совхозе.

За станцией были сооружены оборотные тупики и заделы двух служебных соединительных ветвей к Коммунарской линии. Также за станцией запланировано строительство электродепо «Столбово», которое должно заменить недостроенное депо «Саларьево».

К 2023 году на базе станции будет организован транспортно-пересадочный узел «Коммунарка» (с пересадкой на одноимённую станцию строящейся Троицкой линии), который, в свою очередь, станет частью административно-делового центра в посёлке Коммунарка. Строительство пересадки на Троицкой линию велось одновременно со строительством станции Сокольнической линии, для чего в северном торце станции создан задел под будущий переход.

Информация о станции:
news.metro.ru/f126.html
www.metrowalks.com/ru/moscow/sokolnicheskaya/kommunarka
wiki.nashtransport.ru/wiki/%D0%9A%D0%BE%D0%BC%D0%BC%D1%…
bluesmaker.livejournal.com/468170.html

Видеообзор станции:

www.youtube.com/watch?v=B8pMFz4Zs7w

stroi.mos.ru/news/stantsiia-mietro-v-stilie-orighami-po…
Фото впоследствии отклонённого «оранжевого» дизайна станции в граните:
dmrog.livejournal.com/415688.html
www.stroi.mos.ru

Метро принадлежит нам

Следы, соединяющие Нью-Йорк, также указывают на политическую победу его правителей. Как бы выглядело возвращение метро?

Однажды ноябрьским вечером я оставил работу в Хантер-колледже и спустился на платформу на Шестьдесят восьмой улице, где проехал поезд номер 6, который катится по одной из самых многолюдных и неэффективных линий метро Нью-Йорка. В течение ста лет линия Лексингтон-авеню, окрашенная в зеленый цвет на знакомых картах Управления городского транспорта, была единственным метро, ​​обслуживающим густонаселенную восточную часть Манхэттена.После сноса эстакад на Второй и Третьей авеню в 1942 и 1955 годах он стал единственным поездом, обслуживающим эту половину острова. Эльсы были снесены в надежде, что город уменьшит возникшие заторы, построив метро на Второй авеню — проект, впервые предложенный в 1919 году, еще до того, как кто-либо из моих знакомых остался жив. Строительство метро на Второй авеню началось в 1972 году, на закате уникального бренда муниципальной социал-демократии Нью-Йорка. Три года спустя в городе разразился легендарный финансовый кризис, и строительство было остановлено, так как город находился в состоянии покоя, просто чтобы не дать существующей системе рухнуть.

Тридцать два года и спустя политико-экономическая революция возобновились строительство полурытых туннелей, и в 2017 году губернатор Нью-Йорка Эндрю Куомо, под шумную помпезную хореографию, перерезал ленту в метро на Второй авеню, девяносто девять лет спустя. были составлены первые планы. Однако, как и все общественные проекты в эти сморщенные времена, метро на Второй авеню несло на себе следы режима жесткой экономии, при котором оно было задумано. Линия, состоящая всего из трех станций, обслуживает двадцать четыре квартала Верхнего Ист-Сайда, одного из наиболее комфортабельных участков города.До сих пор его основным эффектом было стимулирование развития недвижимости, sine qua non всей политики Нью-Йорка, повышение арендной платы и пополнение карманов крупных застройщиков, которые финансируют политические кампании губернатора. Раньше я думал, что такие вещи, как метро, ​​были построены потому, что в них была социальная «потребность». Это было до того, как я узнал, что такое капитализм и как он работает.

За увлеченным, всеведущим и неустанно обнадеживающим фасадом, который я представляю студентам, которых я люблю и которыми восхищаюсь, скрывается значительный источник беспокойства и гнева.Городской университет Нью-Йорка платит своим так называемым «дополнительным» лекторам, которые преподают более половины всех курсов, с такой низкой заработной платой, что бывали времена, когда я не мог позволить себе предметы первой необходимости, такие как проездной в метро, ​​товар, цена которого слишком высока. выросла на 33 процента с тех пор, как я переехала в Нью-Йорк в 2009 году. Я не одинока. У ворот на каждой станции внимательно стоят группы просителей, ища зрительного контакта с уходящими пассажирами. Установив мимолетное соединение, они украдкой жестикулируют руками и произносят слово «, проведите пальцем, ?» в надежде завоевать щедрость незнакомца и добраться туда, куда им нужно.Другие прыгают через турникеты, когда чувствуют, что никто не смотрит, часто в объятия полиции, которая прячется за стенами и за углами. Риск — это образ жизни бедняков в этом самом дорогом из городов.

Все это давит мне на голову, когда я спускаюсь на платформу. Как и другие жители Нью-Йорка с низкими доходами, в конце этого путешествия я обменяю одну сцену эксплуатации на другую, устроившись на очередную трапезу из бобовых в разрушающейся бруклинской квартире, владельцы которой требуют 60 процентов моего дохода и прибегают к любым уловкам, чтобы незаметно увеличивать арендную плату за пределами штата.Между ними — ночная перчатка — метро Нью-Йорка. Каждый вечер кто-то надеется вопреки надежде, что поездка будет напоминать его идеал — быстрое прохождение туннелей, остановки на ожидаемых станциях, места для всех, пока мы читаем, слушаем и смотрим домой, в блаженном неведении о сложном, переплетенном гнездо усилий, которое делает все это возможным. Однако наш разум, с жестокой точностью каталогизирующий ухудшение состояния метро за последние несколько лет, говорит нам готовиться к чему-то другому.

Платформа, когда я вошла, была редкой, и она начинает наполняться людьми, поскольку поезда не приходят в запланированное время. Коллективная тревога нарастает. Наконец, свет из туннеля отражается от ржавых балок. Но поезд не замедляется, и звук гудка сигнализирует, что этот, уже опоздавший и слишком забитый, чтобы никого пропустить, сегодня вечером пропускает Шестьдесят восьмую улицу. Система нанесла первый удар. Вскоре подъезжает еще один поезд, ворча на станцию, как раненое животное.Мои плечи немного расслабляются.

Через пятнадцать минут мы подъехали к остановке «Ратуша». Пересадка поездов в Нью-Йорке вообще грозит новой катастрофой. Как только я выхожу из поезда, я вижу, что моя удача закончилась. Палуба набита, гудит зловещей энергией, сумма тысячи индивидуальных паник, пойманных и усиленных этой разлагающейся громадой подземного бетона. Платформа — это сцена беспорядка. Никто не смотрит на рельсы, как если бы они ожидали прибытия поезда.Пожилые женщины и родители с детьми стремятся занять места на деревянных скамейках, немногочисленных и неудобных по дизайну, что является частью давнего стремления города наказывать и расстраивать бездомных. «Часы обратного отсчета», электронные знаки, предназначенные для того, чтобы сообщать вам время ожидания вашего поезда, издеваются над собой постоянно меняющимися, сумасшедшими предсказаниями, прежде чем, наконец, обрушиться на цифровую тарабарщину. Поезд идет через семь минут — нет, четыре — нет, девятнадцать — нет, двадцать восемь. Наконец, поднимается белый флаг, и знаки отступают до простого слова «Задержка.”

Мои товарищи из Нью-Йорка теряют его. «Не слушайте ничего на этих знаках», — смеется дежурный сотрудник MTA. Ее веселый отряд сбивает с толку одного всадника. В течение нескольких минут было ясно, что он — слабое звено в сохраняющемся хрупком социальном мире. Обильно потея, рывками шагая взад и вперед, он умоляет любого, кто послушает, что он провел в системе два с половиной часа в бесплодной попытке пересечь город от Бронкса до Бруклина.Нетрудно заметить, что служанка совершила грубую ошибку, которую более опытный бюрократ знал бы, чтобы ее избежать: она помолвлена. Знает она это или нет, но, обращаясь к пассажиру, она согласилась на этот мимолетный момент стать человеческим лицом MTA, организации, действительные правители которой знают лучше, чем пользоваться поездами. Последовавший за этим обмен превращается почти в насилие. «ПОТРАБАЛАСЬ ТЫ, КРЫСА СУКА !!» — последнее, что я слышу, когда променяю бедлам на дождливые улицы наверху.

«Риск — образ жизни бедных в этом самом дорогом из городов.”

За статистикой, описывающей жизнь городской бедноты, стоит нечто менее поддающееся количественной оценке. Последствия постепенного отречения богатых от общества за последние сорок лет выражаются не только в долларах и центах, но и в виде стресса, гнева, безнадежности и разочарования — того, что мы могли бы назвать аффективными плодами отказа от инвестиций. Это проблема не только в повседневной злобе, но и в сокращении жизни. Некоторые американцы, особенно цветные, всегда знали об этом, но по мере того, как перераспределение богатства вверх происходит быстро, ощущение того, что жизнь человека погружена в кризис, начинает расти.В таком густонаселенном городе, как Нью-Йорк, метро становится местом, где мы можем ощутить нарастающий кризис особенно остро.

Причину, по которой метро в Нью-Йорке так плохо работает, можно описать просто: никто из руководителей не заботится о том, чтобы потратить достаточно денег, чтобы заставить их работать должным образом, а в отсутствие какого-либо общественного движения, которое могло бы заставить их это сделать, они не делают этого. не обязательно. Проблема усугубляется явной коррупцией, которую газета New York Times использовала для преследования Пулитцеров последние пару лет.Например, нет объективной причины, по которой стоимость метро на Второй авеню должна превосходить стоимость аналогичных проектов в аналогичных городах в семь сюрреалистических раз. MTA был разоблачен как грязный лабиринт, кишащий чрезмерно оплачиваемыми менеджерами, армией «консультантов», множеством рабочих мест с низким или незаездом, неконкурентоспособными торгами и вращающейся дверью между правительством и бизнесом. Подобно многим другим учреждениям в американской жизни, агентство, помимо управления (или не управления) метро, ​​действует как обширное частное государство всеобщего благосостояния, управляемое в относительной секретности, высасывая гигантскую воронку денег, питаемую высокими доходами Нью-Йорка. и очень регрессивные налоги.

В то же время, если сосредоточить внимание на коррупции, упускается кое-что важное о силах, которые привели нас к этому моменту. Есть еще одно прочтение истории метро, ​​которое представляет ее как борьбу за коммодификацию и ее последствия. В этой истории ухудшение состояния метро является частью неспособности разрешить противоречие между городским пространством как средством удовлетворения человеческих потребностей и городским пространством как инструментом извлечения прибыли.В этом свете борьба за метро отражает напряженность в самом сердце капиталистического государства.

__________________________

Метро не было построено для таких людей, как мы с вами. Они были построены для таких людей, как Дж. П. Морган, Корнелиус Вандербильт II и Элберт Гэри из US Steel, которые профинансировали первые железнодорожные туннели под Гудзоном и возвели на вершине своего терминала в нижнем Манхэттене крупнейший офисный комплекс в мире. Они были построены для таких людей, как Абрам Хьюитт, железный барон, ставший мэром Нью-Йорка, который мечтал о политической архитектуре — государственном финансировании, частной прибыли — которая позволила построить систему, но не дожила до ее открытия в 1904 году.Они были построены для таких людей, как Август Бельмонт-младший, наследник банковского состояния своего отца, поддерживаемого Ротшильдами, который в качестве президента Interborough Rapid Transit Company получил монополию на общественный транспорт в Манхэттене и отказывался строить новые линии, если город не согласился платить. для них и гарантировать его прибыль. И они были построены для таких людей, как Чарльз Т. Барни, спекулянт землей, который стал директором IRT как раз вовремя, чтобы собрать внутреннюю информацию о предполагаемом маршруте. В результате он смог организовать синдикат, который поглотил все еще дешевую землю в северном Манхэттене и Бронксе, которые он и его товарищи-разработчики превратили из фермерской провинции в шестой по величине город Америки всего за пять лет. годы.Когда начался двадцатый век, Нижний Ист-Сайд Манхэттена был самым людным местом на Земле. Метро изменило все это, увеличив в три раза площадь застройки Нью-Йорка и изменив географию работы, проживания и отдыха. Наши предки среди трудящихся Нью-Йорка были не столько архитекторами этих изменений, сколько их сырьем. Они остались пролетариями, их жизнь была отмечена глубоким отсутствием автономии, значимой для капитала лишь постольку, поскольку их можно было мобилизовать в качестве мельницы для получения прибыли.

«Последствия постепенного отказа от общества богатыми за последние сорок лет выражаются не только в долларах и центах, но и в виде стресса, гнева, безнадежности и разочарования — того, что мы могли бы назвать аффективными плодами отказа от инвестиций. ”

Ключом к пониманию исторической траектории метро Нью-Йорка является осознание того, что на протяжении всей его истории все попытки посвятить систему потребительной стоимости — другими словами, вместо этого сделать ее средством удовлетворения человеческих потребностей. машины для извлечения прибыли — встретили враждебно и отвергнуто богатыми.Частный капитал в основном отказался от метро после Первой мировой войны, когда стало трудно найти возможности для получения прибыли. Угрозы были экономическими и, что немаловажно, политическими. Мэр Джон Хилан, демократ и одно время машинист, все еще обиженный на свое увольнение Бруклинской профсоюзной железной дорогой, качнулся влево, чтобы дать отпор социалистическому сопернику, и обнаружил, что агрессивность по отношению к ненавистным транспортным компаниям является надежным источником голосов. Во время своего поста мэра Хилан защищал пятицентовую плату за проезд как неприкосновенную, при каждой возможности осуждал компании и санкционировал строительство принадлежащего городу метро, ​​«спланированного, построенного и эксплуатируемого для удовлетворения транспортных потребностей людей … и не только для финансовой выгоды компаний-операторов или их должностных лиц.«Независимая система метро (IND) Хилана была нападением на частные компании, которые отчаянно стремились поднять плату за проезд. Город вместо того, чтобы гарантировать их прибыль, теперь поставил их под угрозу. А поскольку IND конкурировал с существующими направлениями вместо того, чтобы открывать новые границы для развития, он вызвал ледяное увольнение со стороны девелоперов, которые вместо этого обратили свое внимание на автомагистрали, новейший инструмент идеала роста американского капитализма любой ценой. Но IND был будущим общественного транспорта в Нью-Йорке.Когда частные компании потерпели крах во время Великой депрессии, город стал владельцем всех трех систем, и пятицентовая плата за проезд была закреплена как священный принцип того, что Хилан называл «народным метро».

Когда метро было источником прибыли, его поддерживали частные интересы. Когда он стал общественным благом, он стал их целью. Пол Винделс был юристом, который насквозь выбил коммунистов из Городского колледжа для комитета Раппа-Кудерта, собственного «маленького HUAC» Нью-Йорка. В 1940 году он сформировал Комитет пятнадцати — группу против налогового давления, состоящую из банкиров, промышленников и риэлторов.Комитет стремился снизить налоги на имущество, отменив пятицентовую плату за проезд и отдав метро в руки квазичастных «властей», защищенных от публичной ответственности. Повышение платы за проезд было чисто классовой проблемой — «современным эквивалентом хлебного ассиза», как выразился один историк. 20 апреля 1948 года мэр Уильям О’Дуайер встал на сторону элиты и удвоил пятицентовую плату за проезд. К 1953 году система находилась в руках Транзитного управления города Нью-Йорка, которым руководил специально подобранный совет директоров с целью получения прибыли.Как будто для того, чтобы довести дело до конца, Transit Authority запустило еще одно повышение тарифов. Проект по коммодификации метро, ​​чтобы вернуть стоимость их эксплуатации рабочему классу, начался. Пятицентовая плата за проезд объединила контроль над ценами, регулирование арендной платы, власть профсоюзов и всеобщее здравоохранение как черты туманной американской социал-демократии, задушенной при рождении цепкой рукой послевоенной реакции. Одним словом, метро спасли от демократии.

В этом рассказе 1920-е и 1930-е годы — золотой век метро Нью-Йорка.Они представляют собой момент, когда политический контроль над ключевым общественным благом осуществлялся от имени простых жителей Нью-Йорка способом, невиданным ни до, ни после. В то же время и по той же причине это был момент, когда метро стало для богатых обузой, а не активом. Может возникнуть соблазн рассматривать впечатляющий финансовый кризис середины 1970-х годов как начало проблем метро. Но точно так же, как финансовый кризис стал кульминацией решений, принятых десятилетиями ранее, упадок метро в основном определялся политическим триумфом богатых в послевоенный период и, в частности, эффективной приватизацией метро в 1953 году.Поезда не превратились в одночасье в сломанных боевых коней со шрамами граффити, которые служат символами легендарных 1970-х, когда покинутый столицей город создал вакуум, в котором могли временно разрастаться художники и другие приверженцы потребительной стоимости. О том, что метрополитены начали работать без средств к существованию еще в 1940-х годах, свидетельствуют описания Робертом Каро полуразрушенных «вагонов для скота» 1950-х и 1960-х годов в его монументальном труде по истории Нью-Йорка The Power Broker . С того времени история метро была частью того, что мы могли бы назвать длительным финансовым кризисом — серией временных мер, направленных на предотвращение краха системы, при этом возлагая как можно большую часть затрат на спину рабочего класса, чьи муки , дифференцированно отфильтрованные по расе и полу, легли в основу того, что обозреватели к середине 1960-х смиренно обозначили как «городской кризис».Последующая история поездов, жалкая пародия на урезанные бюджеты, растущие цены на проезд, разграбленные средства и грязное самоубийство, может быть прочитана как часть этой непрерывной битвы за защиту богатых от финансовой и политической ответственности, за сохранение их способности чтобы захватить доходы от экономического проекта, который мы называем Нью-Йорком, перекладывая его расходы на остальных из нас. Апогеем этой борьбы стал финансовый кризис 1970-х годов, когда богатые фактически приостановили любое демократическое правительство, существовавшее в Нью-Йорке, лишив избранных должностных лиц существенного контроля над решениями о расходах и вернув муниципальному здравому смыслу приоритет частного накопления любой ценой. .История метро с тех пор показывает нам, что кризис был не столько разрешен, сколько тысячи жестоких способов реорганизовали его бремя.

__________________________

Придут времена, когда мы больше не сможем нести это бремя. Я езжу на шестой поезд в декабре, когда семестр подходит к концу. Бездомный балансирует между вагонами, безуспешно возясь с зажигалкой, когда поезд раскачивает его на грани смерти. Автомобиль представляет собой кубик Рубика из материи — лица, задницы, подмышки, рюкзаки, сумки для покупок, тележки, — которому удается переставлять себя заново на каждой остановке.Поезд с криком останавливается посреди туннеля, когда мужчина и женщина рядом со мной ссорятся из-за космоса. В этой словесной войне мужчина не может сравниться со своим противником. Он пробует козырную карту. «Я ЧЕРНЫЙ МУЖЧИНА!» — кричит он, надеясь запугать своего противника, черную женщину. Гамбит проваливается. «Ты кусок дерьма», — холодно отвечает она. Он слабо прибегает к «суке».

Мужчина, стоящий рядом с женщиной, откатывается назад и бьет его по челюсти. Последующий рукопашный бой не похож на драки, которые вы видите в фильмах — он беспорядочный, беспорядочный, беспорядочный.Бойцы отскакивают от стен, друг от друга и от нас. Автомобиль снова начинает движение, добавляя нестабильности соревнованию и превращая остальных из нас в невольных обитателей набитого пинбола автомата, мчащегося по подземному туннелю со скоростью сорок миль в час. Люди кричат. Чей-то суп летает. После того, что кажется невероятно долгим, поезд подъезжает к станции, и проигравший получает возможность ускользнуть. Остальные из нас, промокшие и растрепанные, собираются снова и снова.

Солдатство — хорошее описание того, что жители Нью-Йорка делают, чтобы выжить в городе, который кажется, будто он возвращается к феодальному прошлому. Но оборотная сторона военного дела — мазохизм — удовольствие от бессилия. Иногда мне кажется, что способность спокойно относиться к таким вещам делает нас крутыми, делает нас, жителей Нью-Йорка. Политики, разрушившие метро, ​​безусловно, поддерживают эту точку зрения. Но в других случаях я знаю, что это делает нас слабыми. Вокруг меня друзья экспериментируют, стараясь изо всех сил преодолевать материальные и эмоциональные последствия программы накопления капитала нашей эпохи.Прежде чем исследовать его историю, я представлял себе, что найду период, когда метро работает, когда оно не охвачено кризисом. Тогда я понял, что сами наши потребности, даже самые элементарные, — это кризис в том, что касается капитализма.

Меня расстраивает то, что наиболее частые реакции на фиаско индивидуальны и отчуждают — жаловаться в социальных сетях, голосовать ногами, примириться. Учитывая, что наши средства достижения цели разделены по признакам расы, класса и пола, такие индивидуализированные реакции только подтверждают и укрепляют нашу коллективную политическую неспособность.В то же время у меня нет всеобъемлющей стратегии, позволяющей повернуть метро к демократическому контролю, от коммодификации к сфере общего блага. От Нью-Йорка до Ливерпуля, от Детройта до Джексона, штат Миссисипи, история капиталистического урбанизма изобилует примерами борьбы за то, чтобы вернуть городское пространство для нужд человека после того, как капитал исчерпал свой потенциал как средство накопления и отбросил его как бесполезный . В Нью-Йорке эти усилия осложняются возрождением города как привилегированного места для накопления капитала с 1970-х годов — преобразование, осуществленное над нашими головами самыми антидемократическими силами на планете.Подобно большинству черт современной жизни, эта трансформация сопровождалась интенсивным и растущим неравенством — безжалостной приватизацией жизнеспособности и сопутствующей ненавистью ко всему общему, ко всему социальному. Неудивительно, что метро, ​​в некотором роде воплощение общего демократического пространства, почитаемое обычными жителями Нью-Йорка именно по этой причине, должно быть объектом столь агрессивного пренебрежения.

Как будет выглядеть движение за восстановление метро? Хотя ее точную форму предсказать невозможно, избирательная система, вероятно, будет крайне ненадежным средством достижения всеобщего доступа и демократического контроля над общественным транспортом.С точки зрения благополучия простых людей политическая система Нью-Йорка глубоко сломана. Даже если обычные барьеры к власти будут разрушены, уроки финансового кризиса, когда претензии на демократическое самоуправление были отброшены с захватывающей дух легкостью, должны предостеречь нас от воображения государства как нейтрального инструмента, которым легко владеет рабочий класс.

Альтернатива — прямое действие. Пока люди продолжают платить за проезд, смысл ясен — мы принимаем нынешние условия, хотя и неохотно.Прямое действие — это подрыв. Речь идет о показе, а не о рассказе. Его цель — пробить нормальный. Однако мы должны понять, что нормальный губернатор, нормальный финансист, нормальный девелопер, это наше страдание, наше ненормальное. Целью прямого действия должно быть нарушение нормальной ненормальности современного Нью-Йорка.

Чтобы прямые действия были разрушительными, они должны быть массовыми и широкомасштабными. Это означает, что люди должны доверять друг другу. Это может показаться особенно трудным сегодня, когда современный капитализм создает все более сжатый, тревожный и небезопасный мир, политика которого выражается в болезненных образах, наполненных страхом, гневом и негодованием.В то же время мы находимся в эпицентре народной борьбы, коренящейся в прямых действиях, будущее которых неопределенно, но причины которых никоим образом не исчезли. Участники «арабской весны», движения «Захвати», «Black Lives Matter», забастовок учителей и множества других битв знают на своем с трудом добытом опыте, что прямое действие трансформирует и заразительно, что оно меняет чувство времени и того, что возможно. в жизни, которую мы разделяем. По крайней мере, в одном случае, а именно в протестах 2013 года, потрясших бразильский штат, провоцирующим событием стало повышение транзитных тарифов.

Первый шаг — преодолеть отчуждение, поговорить с людьми. Сюда входят ваши друзья, коллеги-водители и работники общественного транспорта, роль которых дает им представление о системе и определенную степень власти над ней. Для этого требуется вера в характер и способности обычных людей — настаивать на том, что «каждый повар может управлять». Обычные люди умны, креативны и способны, особенно когда им предлагается проект, в котором им предлагается использовать то, что в них самое ценное, и который имеет разумные шансы на успех.Доказательства этого есть повсюду, если мы знаем, где искать. Это заметно в любом классе Городского университета Нью-Йорка, например, студенты которого, в основном представители рабочего класса, иммигранты и цветные люди, обычно преодолевают огромные препятствия для достижения глубоко поставленных целей.

Движения прямого действия могут выйти за пределы самих себя, разоблачая и отвергая бесчеловечную логику капитализма, которая лишает нас необходимых условий полноценной жизни, если мы не сможем доказать, что мы полезны тем, у кого есть деньги.Часть этой борьбы за реализацию включает право переместить , как мы считаем нужным, на использование созданной нами инфраструктуры. Переориентируя город от накопления, накопления и исключения, мы раскрываем его потенциал как средства развития нашей способности поддерживать чаяния друг друга. Короче говоря, наша борьба должна вестись ради благого присвоения. Мы должны руководствоваться убеждением, что метро, ​​как и будущее, принадлежит нам.

Коммуна Дизайн | Коммуна Пост

Стокгольм — неофициальная столица Скандинавии, является центром культуры, искусства и дизайна. Странный и красивый сюрприз — обнаружить, что самые глубокие части города проявляют не ожидаемый скандинавский минимализм, а желание быть смелым, непримиримым и выразительным.

В нынешнем виде метро в Стокгольме является самой длинной художественной галереей в мире; В девяноста из ста остановок метро выставлены произведения искусства.Социал-демократическая партия Швеции середины века, рожденная желанием Швеции донести искусство и продуманный дизайн до каждого члена публики, начала заказывать искусство, которое должно было охватить пространства, наиболее часто используемые самой широкой аудиторией. Эти работы не только стремились погрузить каждого путешественника в искусство, но и стали для часто сдержанных шведов способом подвергнуть сомнению свой политический климат, свое стремление к соответствию и свое отношение к коллективному и суровому представлению о красоте. Конечно, подземная локация — метафора, которую не теряют посетители: у людей всегда будет глубокое желание художественного самовыражения.

От бруталистских и постмодернистских до витиеватых и потусторонних, станции метро служат отражением, разрушителями и нейтрализаторами районов, которым они служили на протяжении десятилетий своего существования. Например, потолок центрального вокзала, известного как «T-Centralen», был задрапирован синей листвой как попытка художника Пера Улофа Ультведта успокоить шумное пространство в 70-х годах. Станция «Kunsgtradgarden», спроектированная художником Ульриком Самуэльсоном, была одой дворцу 17-го века, который когда-то стоял на его земле, и проект Энно Халлека станции «Стадион» появился в его облачной и радужной славе как празднование всеобъемлющего послания, которое Олимпийские игры привезли в Стокгольм в 1912 году.Станции тоже менялись с течением времени, возьмем, к примеру, остановку «Остермальмсторг», которая когда-то была бункером эпохи холодной войны и украшена рисунками художницы-феминистки Сири Деркерт. Хотя некоторые из остановок кажутся чисто эстетически интересными (например, смелые цвета Universitetet), все они заставляют нас задуматься о том, как наши общественные места отражают многие (и не всегда очевидные) аспекты нашей социальной идентичности.

Из калифорнийской коммуны в Нью-Йорк ‹Literary Hub

Настал счастливый час в нашем любимом бруклинском забеге, и мы с подругами снова жалуемся на Нью-Йорк.Это то, чем все жители Нью-Йорка занимаются хотя бы раз в день, например, кофе или сексуальные взгляды метро. Тема сегодняшней жалобы: можем ли мы стать здесь настоящими взрослыми женщинами и если да, то как. Мы слышали, что настоящие взрослые женщины начали немного экономить. Настоящие взрослые женщины отслеживают свои модели овуляции, устраивая детские спальни. У настоящих взрослых женщин есть время нарезать овощи и место для обуви. Хотя мы все относительно успешны и делаем то, что в любом другом городе считается отличной зарплатой, и хотя мы ведем себя в наших творческих и профессиональных кругах с некоторой уверенностью взрослого, мы не можем себе представить ничего из этого для себя.Мы заключаем, что Нью-Йорк, возможно, уже в 50-й раз в этом году, замедляет рост нашего внутреннего рынка.

Вскоре, как это часто бывает после первого коктейля, разговор становится более абстрактным и пылким.

«Я не понимаю, как мы должны это делать», — говорит один из нас. «Если у нас есть ребенок, и мы хотели бы сохранить свою работу, нам пришлось бы оставить его с няней за 20 долларов в час каждый день, что равняется большей части тех денег, которые мы зарабатываем».

«Ага», — говорит другой из нас. «Так что тогда ты можешь остаться дома с ребенком.Но что, если вы не хотите . Вы знаете? Что делать, если вы все еще хотите работать? Что, если вам нравится, когда работает? »

«А что мы будем делать, растить ребенка в нашей однокомнатной квартире в подвале? Все это не имеет смысла. Должен быть другой способ ».

И это момент, когда мы начинаем строить планы о коммуне.

* * * *

Я вырос в маленьком пляжном городке в Северной Калифорнии, к югу от Санта-Крус. Мои родители купили наш участок земли — десять акров на холме, выходящем на широкую U залива Монтерей — в конце 70-х вместе с группой из восьми человек.Им было от двадцати до тридцати лет; моей маме было чуть больше двадцати — моложе меня сейчас. Многие из них почти не знали друг друга — они были друзьями друзей друзей — но никто из них не мог позволить себе покупать землю самостоятельно, и поэтому они решили купить землю вместе. Некоторые из них заняли первоначальный взнос — по 5000 долларов каждый — у своих родителей. Остальные накопили. Все они переехали в хижину, существовавшую на этом участке в 1979 году, и начали строить свои дома из красного дерева в стиле сарая, в которых мы с сестрами росли.

Есть несколько вопросов, которые люди всегда задают, когда я рассказываю им о жизненной ситуации моих родителей. 1) Так все они были хиппи? 2) Они все как-то встречались друг с другом? 3) Все ли вроде работали на земле? Или делать языческие ритуалы? Или сделать так, чтобы глаза богов продавали на фермерских рынках? Трудно развеять эти представления о том, как может выглядеть или походить сообщество на холмах города с тенденциями хиппи, но я стараюсь сделать это несколькими быстрыми движениями. «Это вообще-то супер нормально», — говорю я.«У каждого своя работа. Есть биржевой маклер, архитектор, художник. И у всех есть ночь, чтобы готовить, так что готовить нужно только раз в неделю ». В этот момент я получаю либо легкий кивок одобрения, либо пустой взгляд. «Это практично», — говорю я. «Встроенный присмотр за детьми, совместная работа по дому. Это имеет смысл.»

Это имеет смысл; Я испытал это на собственном опыте. Моя мама, успешный радиопродюсер, связывает свою творческую карьеру в значительной степени с коммуной, структурой поддержки, которую она оказывала ее семейной жизни, чтобы она могла работать.Если бы ей приходилось готовить ужин каждый вечер, как она мне не раз говорила, это была бы другая история. Она могла позволить нам, детям, бегать по полям или исследовать лес, выступая в качестве нашего маленького детского сада. Когда один из родителей не мог забрать нас из школы из-за крайнего срока или какого-либо мероприятия, это всегда мог сделать кто-то другой. И хотя было задействовано много проблем и жертв, и были разногласия и дыры, многие руки членов образовали сеть. По характеру договоренности любому человеку или паре будет труднее потерпеть неудачу или упасть.

* * * *

«Что, если бы мы все пошли на бурый камень», — всегда говорит одна из подружек в середине «Пить три». «Как четырехэтажный дом из коричневого камня в Бед-Стюи. Даже хреновый. Мы могли бы отремонтировать ».

«Ага, или, может быть, старый склад, и мы могли бы построить стены».

«Как будто мы могли позволить себе склад», — неизбежно и правильно говорит убийца. «Не говоря уже о четырехэтажном коричневом камне. Вы знаете, сколько стоит четырехэтажный дом из коричневого камня? »

«Что, если мы поедем в северную часть штата.Хадсон или что-то в этом роде. Покипси?

«Да, может, север штата. Но что бы мы сделали? Ехать на работу? »

«Открыть сыроварню. Доить коз «.

«Я бы сошел с ума».

«Я погибну».

Мы смеемся. Наша община быстро становится такой же удручающе маловероятной, как и доступное здравоохранение. Это решило бы так много. В этом было бы много смысла. Так почему мы не можем понять это?

* * * *

Все слышали ужасные истории: свободная любовь пошла наперекосяк, лидер культа стал мошенником или убийцей, слишком много таблеток кислоты.Разногласия по поводу воспитания детей, ревность по поводу дисфункциональной полигамии, вся идея утопии была опровергнута и разбита. После неудач стольких намеренных сообществ 1960-х и 1970-х годов в обществе сложился общий консенсус: мы просто не должны были так жить.

Но что происходит, когда другой способ, ядерный, «нормальный», также не работает? Что происходит, когда города, в которых мы живем, или наша политическая система не удерживают нас, не поддерживают так, чтобы сделать эту нормальную жизнь возможной? Неужели мы просто проглатываем это, продолжаем работать по девять часов в день, пока нашего крошечного ребенка воспитывает няня? Продолжаем ли мы полагаться на одного человека — партнера или супруга — во всем, что нам нужно, от эмоциональной поддержки до секса и финансовой стабильности, вывоза мусора и заботы о нас в старости? Сохраняем ли мы рабочие места, в которые мы не верим морально, потому что они предоставляют нам наши квартиры по завышенной цене? Или мы ищем альтернативы, ищем что-то более устойчивое, строим что-то новое? В настоящий момент, в нашем нынешнем настроении, оба варианта кажутся невозможными.

* * * *

Было много социальных, политических и культурных факторов, влияющих на создание климата, который стимулировал движение за общинную жизнь в 60-е годы: удушающий пригородный образ жизни, принятый родителями после депрессии, недомогание телевидения и безвкусные, обработанные пищевые продукты, освещение Вьетнамская война и связанное с ней недоверие к правительству, растущее отвращение к порокам капитализма и жадность молодого поколения, более образованного и привилегированного, чем любое другое поколение.Потом был Уотергейт, убийства Джона Кеннеди и MLK — казалось, что страна находилась в состоянии полного разложения. Люди хотели уйти. Итак, у вас есть Хайт-Эшбери, дети цветов, коммуны. Попытки отвергнуть общество и политическую среду, которые не служили своим людям того, чего они хотели или в чем нуждались.

Вы, безусловно, могли бы найти сходство между тем поколением и нашим. Полная катастрофа краха 2008 года, корпоративная жадность, которая бросила страну в штопор из-за потерянных рабочих мест и заявлений о банкротстве, семейных распадов и отчужденных домов.Последовательный натиск технологий, которые, связывая нас, заставляют нас чувствовать себя все более и более разобщенными. Цена высшего образования, которая обременяет наших самых ярких мыслителей горами долгов. Безумные пузыри на рынке недвижимости, которые вытесняют давних жителей и соседние рестораны и заменяют их технологическими стартапами, блестящими зданиями и нарезанными салатами. Неудовлетворенность политическими программами, которые не были продвинуты так далеко, как нам нужно, чтобы изменить ситуацию. Идея о том, что Дональда Трампа когда-либо можно будет рассматривать как кандидата в президенты.Идея о том, что Дональд Трамп вообще существует. Так почему же мы не делаем то, что делали хиппи? Почему мы не спасаемся от городских крысиных бегов и не переезжаем на вегетарианские фермы или на самоокупаемые ранчо? Почему мы не придерживаемся своего образа жизни вместо того, чтобы придерживаться того, что нам было предписано: огромные ежемесячные выплаты по студенческим ссудам, квартиры в подвальных помещениях, рекламные вакансии с 401 тысячами, никакой взрослой женщины в поле зрения?

Думаю, мы можем испугаться. Многие из нас вышли во взрослый мир и стали работать как раз тогда, когда экономика рухнула.Многие из нас наблюдали, как наши родители теряли работу или испытывали финансовые трудности, чего мы никогда раньше не видели. Там, где они воспитывали нас, чтобы осуществить наши мечты, какими бы нежизнеспособными они ни были в «реальном мире», теперь они призывали нас принять работу с хорошей зарплатой и насладиться стабильностью. Было цепляние, отчаяние. Нам нужно было чувствовать себя удерживаемыми, даже если то, что удерживало нас, было корпоративной работой, к которой мы должны были носить костюм, что наше художественное образование не подготовило, не говоря уже о том, чтобы нас волновало.Некоторые называли нас «новыми викторианцами»; мы ценили процветание и рост, потому что в большем масштабе они казались такими редкими и нуждались в желании. Когда мы говорили об альтернативах, они были стилизованы — наши малыши играли в общей игровой комнате сексуального бруклинского склада. В некотором смысле наша реакция была противоположной реакции поколения 60-х: несмотря на то, что мы были недовольны нашей Америкой, мы больше в нее вкладывались, чем покупались полностью.

* * * *

Несколько моих друзей завели детей в Нью-Йорке, и оказалось, что все идет хорошо.Несмотря на отсутствие вторых спален и несмотря на то, что им приходится бросать работу, чтобы заботиться о младенцах, они делают это: будучи настоящими взрослыми женщинами, справляются с этим. Иногда приносят младенцев в бар; мы их разносим. Мы проводим некоторое время, жалуясь на Нью-Йорк, но мы также обсуждаем проблемы, с которыми мы сталкиваемся в наших студиях, как мы организуем свое время, должны ли мы увольняться с работы и переходить на фриланс, может ли кто-то наблюдать за чужой собакой. пока их нет в городе. Именно в такие моменты я вижу Нью-Йорк немного иначе, чем обычно.Да, индивидуалистическая крысиная гонка, движимая капиталистической жадностью. Да, это невозможное место, где можно почувствовать, будто вы «продвигаетесь вперед». Но в некотором смысле город — это еще и свой альтернативный образ жизни. Мы решили жить здесь, несмотря на его дыры и разногласия, потому что мы можем собираться с единомышленниками, обмениваться мыслями и идеями, сталкиваться и существовать среди любых других людей, избегая однообразия пригородов. Мы собрались здесь как семья, которая не связана друг с другом, зависит друг от друга по необходимости и по замыслу.Признаем ли мы это коллективно или нет, мы здесь, потому что многие руки города создают сеть.

Новый роман Молли Прентисс «,« Ночи вторника в 1980 », » выходит из Scout Press.

Проект Бруклинской коммуны

Событие прошло.

Мероприятие состоится в воскресенье, 22 сентября, с 14 до 18 часов в Invisible Dog Art Space.

Проект Бруклинской коммуны — это массовая инициатива, организованная Culturebot.org и Центр искусства собак-невидимок, чтобы обучать, активизировать и объединять артистов-исполнителей всех дисциплин для совместной работы над более равноправной, справедливой и устойчивой экологией искусства в Америке. Цель проекта — создать ориентированное на художников видение здоровой экосистемы искусства в Америке и объединить художников, учреждения, администраторов и спонсоров для взаимоуважительного, открытого, неиерархического обсуждения сложных тем, таких как распределение ресурсов, капитал, ценность , труд, эстетика и качество жизни.

В сотрудничестве с PRELUDE.13 это стартовое мероприятие перед фестивалем будет включать открытую дискуссию в формате «длинного стола» с участием художников и мыслителей, ведущих диалог о пересечении эстетики и экономики в исполнительских искусствах. Мы приглашаем всех артистов и публику присоединиться к нам, чтобы выпить и поговорить о запуске PRELUDE.13.

Сотрудничающие художники : Шонни Энелоу (модератор), Энди Хорвиц, Риса Шоуп, Карла Петерсон, Клайд Валентайн, Гелси Белл, Майкл Сильверстоун, Эбигейл Брауд, Энни Дорсен и Артур Авилес.

Предстоящие мероприятия Бруклинской коммуны : Глобальный конгресс Бруклинской коммуны, 22-24 ноября 2013 г., The Invisible Dog.

www.brooklyncommune.org
The Invisible Dog Art Center
Расположен на Берген-стрит между Смит-стрит и Корт-стрит
51 Bergen Street
Brooklyn, NY, 11 201

Щелкните здесь, чтобы увидеть карту.

Метро
Сядьте на F или G до станции Bergen Street.

Автобус
В Бруклине сядьте на автобус 57 до Bergen Street.

Автомобиль
Чтобы получить подробные инструкции по проезду от пункта отправления, щелкните здесь.

▷ Граффити тур в Комуна 13 Медельина. Все, что тебе нужно знать.

Граффити-тур в Коммуне 13 из Медельин стал одним из обязательных мероприятий для всех путешественников, которые посещают столицу департамента Антиокия , и причина, по которой Коммуна 13 стало настолько туристическим, что не связано с красивыми граффити, которые вы найдете на их фресках, но со всем смыслом и историей, которые рассказывают эти граффити.

Вам может быть интересно: Чем заняться в Колумбии, если вы приедете впервые. Места и города.

Коммуна 13 в Медельине является эталоном социальных преобразований, прощения, устойчивости и расширения прав и возможностей сообщества. Более пяти лет назад районы, составляющие эту коммуну, были местами, в которые нельзя было войти, не рискуя оказаться в доке или даже потерять свою жизнь, сегодня, благодаря работе социальных и городских преобразований, которые они начали, они представлены как пример С работой, образованием и союзом вы можете жить в мире и стать мировым лидером.

Это может вас заинтересовать: Это самые красивые и самые посещаемые города Антиокии.

Искусство — главное средство, которое Коммуна 13 использовала для формирования своего прошлого и перехода к новой жизни. Это именно то, что стремится показать Graffiti Tour of Commune 13 . Здесь мы расскажем вам больше об этой экскурсии и о том, что вам нужно знать, чтобы пройти Экскурсию по Коммуне 13.

Медельин имеет одну из лучших транспортных систем во всей стране.Это одна из достопримечательностей города, и благодаря этой системе добраться до Коммуны 13 очень просто.

В любой точке города войдите в ближайшую станцию ​​метро и сядьте на поезд, идущий в направлении San Antonio, , и там вам просто нужно сесть на линию, которая идет до San Javier , станции, где вы должны сойти и там, где официально начинается Коммуна 13 Медельина.

Медельин разделен на зоны, которые, в свою очередь, делятся на коммуны и кварталы. Коммуна 13 имеет примерно 27 кварталов, поэтому, если вы хотите, чтобы совершил экскурсию по Коммуне 13 самостоятельно, не рекомендуется, и не потому, что это небезопасно, а потому, что вы можете легко потеряться в улицы и переулки, и это было бы не из приятных впечатлений.

Итак, лучший способ познакомиться с коммуной 13 — это отправиться в тур , либо бесплатно, или платно. Существуют платформы, предлагающие пешеходных бесплатных экскурсий по Коммуне 13 с гидами, принадлежащими самому сообществу, поскольку информация, которую вы получите от них, приходит из первых рук.В конце концов, вам просто нужно дать чаевые в соответствии с тем, что вы думаете о туре. Имейте в виду, что у некоторых из них есть базовый наконечник, поэтому вам следует иметь это в виду.

Есть еще туров, оплаченных Коммуной 13 , которые стоят от 70 000 до 180 000 колумбийских песо, и включают транспортировку в метро и надземном метро, ​​закуску, состоящую из вкусных типичных медельинских блюд и культурное шоу.

В дополнение к сказочным и красивым граффити, которые вы найдете на протяжении всей коммуны 13 , которые рассказывают историю прощения, исцеления, социального осуждения и преобразования, и которые являются главной достопримечательностью, вы также найдете другие вещи, которые являются свидетелями инновациям и авангарду, в котором Medellín находится .

Одна из таких вещей — знаменитые эскалаторы, уникальные в мире по той цели, для которой они были установлены, то есть для облегчения перевозки тысяч людей, живущих в этом районе.

Другие художественные проявления, которые вы найдете во время Graffiti Tour for Commune 13 , — это музыка, хип-хоп и брейк-данс — вот некоторые из этих выражений, которые рассказывают историю и прошлое коммуны. Вы также найдете живые шоу уличного искусства в разных точках коммуны 13.

• Носите теннис и удобную и стильную одежду, так как Tour of Commune 13 проходит пешком и длится примерно четыре часа.
• Принесите воду для увлажнения, хотя по пути вы увидите магазины и магазины, где можно купить.
• Вы можете снимать фотографии с помощью фотоаппарата или мобильного телефона. Это безопасное место, однако всегда оставайтесь с группой.
• Нанесите солнцезащитный крем и наденьте шляпу или кепку, чтобы защитить себя от солнца.
• Всегда прислушивайтесь к рекомендациям и предложениям руководства.

Узнайте больше об Антиокве и Колумбии, введя здесь.

N.Y. CRACK ADDICTS «LIVE LIKE ANIMALS» в сообществе, посвященном достижению высокого уровня

Пятеро мужчин и одна женщина живут в заколоченном коричневом камне Южного Бронкса с 1983 года, посвятив свою жизнь наркотикам и преступности.

«Мы ближе друг к другу, чем к нашим семьям», — говорит Донна, наркоманка, которая проходит курс лечения метадоном для борьбы с героиновой зависимостью. «Мы выживаем, потому что заботимся друг о друге.33-летний Фрэнк является лидером группы. В 11 лет он был зависим от героина, а уроженец Бронкса участвовал и не участвовал в программах метадона с 18 лет. Метадон блокирует его аппетит к героину, но курение крэка, концентрированного кристалла кокаина , теперь удовлетворяет свою тягу к кайфу.

Альберт, Майкл и Фред тоже наркоманы. Кенни пристрастился к героину.

Членов коммуны четыре раза выселяли из здания, которым владели родители Майкла, пока город не захватил его за неуплату налогов.Крыша протекает, потолки проваливаются. В сыром коридоре пахнет мочой. В гостиную на втором этаже ведет гнилая лестница. Единственная лампочка освещает полукруг матрасов, которые служат кроватями ночью и диванами днем. Старая одежда складывается в полиэтиленовые пакеты или складывается по углам. Питбуля Фрэнка, Коко, держат прикованной к радиатору отопления, что отпугивает нежелательных посетителей.

Нет отопления и водопровода. Члены группы принимают ванны с губкой, используя ведра, наполненные водой, взятой из гидранта снаружи.Пластиковое ведро — их туалет; его сливают каждое утро в канализационную трубу на улице.

Каждый член несет ответственность за сбор 1000 долларов в неделю, необходимых для поддержания группы пристрастия к наркотикам. Они говорят, что готовы говорить о своей жизни и преступлениях, потому что им нечего терять.

Фрэнк врывается в турникеты метро и крадет жетоны. Каждый жетон приносит пассажиру метро 1 доллар; Операторы газетных киосков и владельцы круглосуточных магазинов в Бронксе платят ему 75 долларов за 100 жетонов.

«Это преступление без потерпевших. (Мы) никому не причиняем вреда. (Мы) забираем немного того, что (мы) дали городу», — говорит он.

Но его преступления не всегда остаются без жертв.

«Когда у нас закончились деньги, мы посмотрели друг на друга и сказали:« Пойдем, задержим таксиста ». И мы сделали. »

Фрэнк также занимается крэком. Он платит 5 долларов за флакон, вмещающий менее четверти чайной ложки, и продает его за 10 долларов. Среди его постоянных клиентов — владелец заправки на Лонг-Айленде, биржевой маклер, художник-фрилансер с Манхэттена, бывший машинист Amtrak и представитель службы поддержки Xerox.

Альберт крадет медный провод со станций пригородной железной дороги Северного метрополитена и продает его как металлолом.

Кенни описывает себя как «настоящего, настоящего, настоящего хорошего вора». Он воровал в магазинах, специализируясь на видеокассетах, электронных товарах, лекарствах и сигаретах. «Я беру все, что не прибито».

Ежемесячная проверка благосостояния Донны идет на трещину. «В тот день, когда приходит ее чек, мы весь день лежим в постели, накуриваясь», — говорит Фрэнк.

Группа не скрывает своего состояния.

«Мы живем как животные», — говорит Фрэнк. С момента их последнего выселения в феврале Фрэнк выбрал два заброшенных здания по соседству в лучшем состоянии, в которые они могут переехать.

Вдобавок Донна рассчитывает начать получать пособие по социальному обеспечению своего покойного мужа. Он был наркоманом, который умер в декабре. Их 15-летний сын находится под опекой ее родителей.

Она и Фрэнк подумали об использовании льгот для аренды квартиры, чтобы избежать своего убогого образа жизни.

Альберт убежден, что сможет избавиться от наркозависимости и вернуться в мейнстрим. Он переехал в приют для бездомных и говорит: «Через несколько месяцев мне станет лучше, я буду искать работу».

Фрэнк не очень надеется ни на себя, ни на остальных. «Некоторым из нас не спастись. Все мы где-то в глубине души мечтаем о смерти. У нас просто не хватает смелости сделать это прямо».

150-летие Парижской Коммуны

Деннис Бро празднует Парижскую Коммуну 1871 года, пример для Маркса « коллективного труда, несущего свой тяжелый труд с готовой рукой, готовым умом и радостным сердцем», и его изображение в фотографиях, романах, фильмах и живопись,

Здесь, в Париже, мы сейчас переживаем 150 ^{годовщину} годовщины Коммуны, которую Карл Маркс назвал, возможно, первой рабочей республикой, учрежденной в истории человечества.Коммуна просуществовала 71 день, начиная с 18 марта 1871 года и закончилась жестокими репрессиями во время так называемого времени вишен, цветения сакуры, в кровавую неделю с 21 по 28 мая.

Коммуна представлена ​​в романах, фильмах и научно-популярной литературе, хотя в целом они представлены редко. Эстетический рассказ об этом восстании ограничен, поскольку история рабочей республики по-прежнему оспаривается и подавляется во Франции.

Коммуна была ответом парижан на конец злополучной войны, которую вел император Луи-Наполеон, чтобы отвлечь французов от коррупции и халатности, которые характеризовали последний этап его Второй империи.Это закончилось объединением немецких государств под руководством Бисмарка, поскольку французские военные, также опустошенные годами коррупции, были быстро побеждены. Обман императора, его позорное поражение и крушение имперской мечты рассказывается в предпоследнем романе Золя, посвященном эпической хронике взлета и падения Второй империи Луи-Наполеона в серии Руган-Маккар под соответствующим названием La Débâcle.

После победы немецкая армия превратилась в оккупационную армию и осадила Париж, рассчитывая заморить город голодом и заставить его подчиниться.Французский правящий класс, промышленники и остатки старой аристократии во главе с императорским министром Адольфом Тьером покинули город и сбежали в бывший дворец короля в Версале, где вскоре вместе с немцами они сокрушили коммуну.

Внутри города появилась новая форма правления: прямая демократия с элементами Национальной гвардии на своей стороне и с трудящимися города за ее спиной, непосредственно участвующими в проведении реформ в области здравоохранения, образования и равного статуса для женщин. .Действительно, лицо коммуны, которое сохранилось в истории, — это феминистка Луиза Мишель, которая стояла в авангарде многих из этих реформ и после падения Коммуны была изгнана из Франции.

Коммуна плохо представлена ​​в кинотеатре, но ее самый яркий момент компенсирует это отсутствие освещения. Фильм Питера Уоткинса «Коммуна » 2003 года представляет собой почти шестичасовой фальшивый документальный фильм, в котором режиссер берет интервью у простых трудящихся, которые в данный момент принимали участие.Каждый из этих непрофессиональных актеров, многие из которых исследуют своих персонажей самостоятельно и в том числе множество африканцев, детализирует свое участие таким образом, что также позволяет нам увидеть преемственность между этими рабочими-актерами сегодня и их персонажами 150 лет назад. Один критик назвал La Commune лучшим фильмом за 15 лет.

Коммуна бросила вызов промышленникам и издала прокламацию за прокламацией, которая подтолкнула правительство Парижа к созданию рабочего государства.Тьер и немецкие коллаборационисты, которых он представлял, были в ярости и, наконец, с помощью немецкой армии подавили восстание в самую кровавую неделю государственного терроризма в истории Франции после резни гугенотов в День святого Варфоломея.

Ряды этих рабочих выстроились в ряд и расстреляли. Самым священным местом Коммуны является Mur des Federales, стена этих жертв на знаменитом кладбище Пер-Лашез.

Когда Коммуна лежала в руинах, а ее сторонники были либо мертвы, либо изгнаны, Тьер провозгласил рождение Французской республики, навсегда положив конец попыткам восстановления монархии, свергнутой Французской революцией.Действительно, французские республиканцы теперь провозглашают Коммуну как основополагающий момент в установлении представительной парламентской демократии. Однако эта буржуазная демократия, при которой промышленники теперь твердо вернулись к власти, была возведена на костях и гробах парижских граждан, которые установили прямую демократию, при которой люди принимали решения совместно.

Продолжаются бои за память Коммуны. Адольф Тьер отмечен в традиционной французской манере: в его честь были названы улицы и площади во многих французских городах.Однако в Париже, на месте его кровавых казней, нет ни одной улицы или площади, носящей его имя.

Католическая церковь, подвергшаяся нападкам Коммуны за ее коррупцию, как это было во время Французской революции, объединилась с государством, чтобы помазать церковь Сакре-Кер, Святого Сердца, которая возвышается над городом и является символом триумфа буржуазия. Однако прямо под церковью, что говорит о том, что старый призрак революции не умер, находится площадь Луизы Мишель, на которой воздаётся дань уважения руководящему духу Коммуны.

Выпущенный к 150 ^{-й годовщине} -й годовщины — это работа французского историка Микеле Одена, Кровавая неделя, , в которой утверждается, что подсчет умерших Тьером сильно занижен. Официальная цифра составляет более 6000 жертв, но, проверяя записи кладбищ, эта новая книга утверждает, что цифра составляет не менее 15000, а, возможно, и 20 000. Подземные братские могилы коммунаров еще обнаруживались в 1920-х годах при строительстве линии парижского метро.

Один — известный математик, автор двух романов о Коммуне, последний из которых — Jose Meunier: 19 rue des Juifs. В нем секс-работник, портниха, дворник и парикмахер помогают главному герою Хосе, мельнику, вырваться из лап тайной полиции, когда Коммуна оказывается захваченной. Затем Хосе отправляется в изгнание в Лондон, где мечтает вернуться в Париж.

Les Halles Леон Лермитт, 1895

Тема репатриации ссыльных революционеров также фигурирует в другом романе Золя, Чрево Парижа , где изгнанник после неудачной попытки в 1851 году свергнуть второго Наполеона возвращается на огромный открытый рынок в центре города. был Les Halles и пытается укрыться среди щедрости рынка.

Во Франции в этом году с большой помпой была отмечена дата 18 марта ^{-х годов} , но это празднование быстро уступило место своей противоположности, поскольку страна готовилась к празднованию 200 ^{-й годовщины} в мае со дня смерти Наполеона. Он является любимым по праву символом империи и завоеваний и не другом демократии. Именно его племянник, основатель второй империи, названной в честь самопровозглашенной первой империи своего дяди, начал войну, которая привела к осаде Парижа.

Оценка Марксом эксперимента Коммуны как духа, который еще предстоит реализовать, объясняет, почему он в то же время остается моментом надежды для трудящихся. Это также момент страха для их новых цифровых повелителей, будь то Amazon Джеффа Безоса, Tesla Илона Маска или начинающая нация Эммануэля Макрона. Вот что сказал Маркс о Коммуне:

Невозможно переоценить ценность этих великих социальных экспериментов.